Акмеисты - новое течение поэзии презентация

своё стихотворение «Блудный сын». Вместе с ним «Академию стиха» покидают приверженцы нового течения поэзии, позже провозгласившие себя акмеистами, - при этом наследниками символизма.

полднем бездонным,
Их рвут, их бросают в большие корзины
Красивые девушки с пеньем влюблённым.
И с думой о сыне там бодрствует ночи
Старик величавый с седой бородою,
Он грустен… пойду и скажу ему: «Отче,
Я грешен пред Господом и пред тобою».
……………
За садом возносятся гордые своды,
Вот дом — это дедов моих пепелище,
Он, кажется, вырос за долгие годы,
Пока я блуждал, то распутник, то нищий.
Там празднество: звонко грохочет посуда,
Дымятся тельцы и румянится тесто,
Сестра моя вышла, с ней девушка-чудо,
Вся в белом и с розами, словно невеста.
За ними отец… Что скажу, что отвечу,
Иль снова блуждать мне без мысли и цели?
Узнал… догадался… идёт мне навстречу…
И праздник, и эта невеста… не мне ли?!

– кларизм (claris - лат. ясный).

Художник, по Кузмину, должен нести в мир ясность, не замутнять, а прояснять смысл вещей, искать гармонии с окружающим. Философско-религиозные искания символистов не увлекали Кузмина: дело художника – сосредоточиться на эстетической стороне творчества, художественном мастерстве.
«Темный в последней глубине
символ» уступает место ясным
структурам и любованию
«прелестными мелочами».

(статья «Наследие символизма и акмеизм»

Н. Гумилёв, «Наследие символизма и акмеизм», 1913: «Символизм закончил свой круг развития и теперь падает». На смену ему, говорил он, «идёт новое направление, как бы оно ни называлось, акмеизм (от слова acme — высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора) или адамизм (мужественно твёрдый и ясный взгляд на жизнь), — во всяком случае, требующее большего равновесия сил и более точного знания отношений между субъектом и объектом, чем то было в символизме».

предметам, творил мир. В поэзии провозглашалось мужское начало. «Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нём более или менее вероятными догадками». И он прибавлял: «Это не значит, чтобы он отвергал для себя право изображать душу в те моменты, когда она дрожит, приближаясь к иному, но тогда она должна только содрогаться». «Акмеистом быть труднее, чем символистом, как труднее построить собор, чем башню. А один из принципов нового направления — всегда идти по линии наибольшего сопротивления». Исходя из последнего постулата, у акмеистов не «Башня», а «Цех поэтов»

В феврале 1914 года произошёл его раскол. От «чистого» акмеизма (Н.Гумилёв-А.Ахматова-О.Мандельштам)





существенно отличался «адамизм» (натуралистическое крыло течения) (С.Городецкий-М.Зенкевич-В.Нарбут).

Третий «Цех поэтов» – 1920-1921 гг. Самый большой состав: С.Нельдихен, Н.Оцуп, Н.Чуковский, И.Одоевцева, Н.Берберова, Вс.Рождественский, Н.Олейников, Л.Липавский, К.Вагинов, В познер, И.Наппельбаум и др.
Акмеистам подражали в последующем Н.Тихонов, Э.Багрицкий, И.Сельвинский, М.Светлов.
АНАЛОГОВ АКМЕИЗМУ В ДРУГИХЕВРОПЕЙСКИХ ЛИТЕРАТУРАХ НЕТ!!!
(в отличие от символизма и футуризма)

и «Перун») воплотил стихийную мощь первобытного человека, игру и противоборство сил природы.
Ставят Ярилу (отрывок)
Впереди, седовласый, космат Подвигается старый ведун. Пережил он две тысячи лун, Хоронил он топор. От далеких озер Он пришел. Ему первый удар В белый ствол. Вот две жрицы десятой весны Старику отданы. В их глазах Только страх, И, как ствол, их белеют тела. Так бела Только — нежное дерево — липа.

лиры. Звук желанный
Раздался, остро воплотив
Обиды, горечь и смятенье
Сердец видавших острие,
Где в неизбежном столкновенье
Два века бились за свое.

постулатами, в его стихах отсутствовала та самая «реальность», ради которой отвергались «туманности» символизма.
Особенности поэзии Н.Гумилёва:
Тяга к экзотике.
Поэтизация истории.
Пристрастие к ярким краскам.
Стремление к композиционной чёткости.

иду,
То отдыхая в радостном саду,
То наклоняясь к пропастям и безднам.

Порою в небе смутном и беззвездном
Растёт туман… но я смеюсь и жду,
И верю, как всегда, в мою звезду,
Я, конквистадор в панцире железном.

И если в этом мире не дано
Нам расковать последнее звено,
Пусть смерть приходит, я зову любую!

Я с нею буду биться до конца
И, может быть, рукою мертвеца
Я лилию добуду голубую.

Господь, вот Ты мне явился Невозможной такой мечтой. Вижу свет на горе Фаворе И безумно тоскую я, Что взлюбил и сушу и море, Весь дремучий сон бытия; Что моя молодая сила Не смирилась перед Твоей, Что так больно сердце томила Красота Твоих дочерей. Но любовь разве цветик алый, Чтобы ей лишь мгновенье жить, Но любовь разве пламень малый, Что ее легко погасить? С этой тихой и грустной думой Как-нибудь я жизнь дотяну, А о будущей Ты подумай, Я и так погубил одну.

другой страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам,
Темным платьям и пиджакам —
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.

Я люблю — как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет,
А не рыцарем на картине,
Что на звезды смотрит и ждет.

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник и мытарь
И блудница крикнут: вставай!

Его стиху присущи созерцательность, и здесь эпическое, чернозёмное начало доминирует.
При этом поэт является
наследником соловьёвской
и блоковской традиции.

карниз.
А за карнизом ноздреватым
Буреют шапки кочек. Вдаль
Волнением шероховатым
Дробится плоско речки сталь.
Поет стоячее болото,
А не замлевшая река!
Старинной красной позолотой
Покрыла ржавчина слегка
Его. И легок длинноногий
Бег паука по зыби вод.
Плывут зеленые дороги,
Кровь никуда не уплывет!
И плавни мягкими коврами
В багрянце стынут и горят,
Как будто в допотопной раме
Убийц проходит смутный ряд!..

соловей,
И светит полумесяц меж ветвей,
Но никому весну не рассказать.
Забуду ли прилежный завиток
Еще не зацелованных волос,
В разрезе платья вянущий цветок
И от руки душистый теплый ток,
И все, что так мучительно сбылось?..
Какая горечь, жалоба в словах
О жизни, безвозвратно прожитой!
О прошлое! Я твой целую прах!
Баюкай, вечер, и меня в ветвях
И соловьиною лелей мечтой.
Забуду ли в передразлучный день
Тебя и вас, озерные глаза?
Я буду всюду с вами, словно тень,
Хоть не достоин, знаю, и ремень
У ваших ног, припавши, развязать.
Киев, 1917 г.

можешь, сердца твоего бездну. Гр. С. Сковорода

Слезливая старуха у окна
гнусавит мне, распластывая руку:
– Ты век жила и будешь жить – одна,
но ждет тебя какая-то разлука.
Он, кажется, высок и белоус.
Знай: у него – на стороне – зазноба…
На заскорузлой шее – низка бус:
так выгранить гранаты и не пробуй!
Зеленые глаза – глаза кота,
скупые губы – сборками поджаты;
с землей роднится тела нагота,
а жилы – верный кровяной вожатый.
Вся закоптелая, несметный груз
годов несущая в спине сутулой,–
она напомнила степную Русь
(ковыль да таборы), когда взглянула.
И земляное злое ведовство
прозрачно было так, что я покорно
без слез, без злобы – приняла его,
как в осень пашня – вызревшие зерна.

"лирического дневника",
"романной лирики".
Подробная разработка образов, углубление способности не только страдать и сострадать душам "неживых вещей", но и принять на себя "тревогу мира".
Глубинный психологизм, постижение нюансов психологических мотивировок, чуткость к движениям души.

проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Мне очи застит туман,
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.

тоже такая,
Что можно забыть меня,
И что брошусь, моля и рыдая,
Под копыта гнедого коня.

Или стану просить у знахарок
В наговорной воде корешок
И пришлю тебе странный подарок –
Мой заветный душистый платок.

Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом
Окаянной души не коснусь,
Но клянусь тебе ангельским садом,
Чудотворной иконой клянусь,
И ночей наших пламенным чадом –
Я к тебе никогда не вернусь.

твоего сотворённая,
Как могу я тебя не любить?

Быть твоею сестрою отрадною
Мне завещано древней судьбой,
А я стала лукавой и жадною
И сладчайшей твоею рабой.

Но когда замираю, смиренная.
На груди твоей снега белей,
Как ликует твоё умудренное
Сердце – солнце отчизны моей!

был при Врангеле - такой же виноватый.
Овчарки на дворах, на рубищах заплаты,
Такой же серенький, кусающийся дым.

Все так же хороша рассеянная даль,
Деревья, почками набухшие на малость,
Стоят как пришлые, и вызывает жалость
Bчерашней глупостью украшенный миндаль.

Природа своего не узнает лица,
А тени страшные - Украины, Кубани...
Как в туфлях войлочных голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца.

выплеснула свой хрусталь.
Вся комната напоена
Истомой - сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.
Немного красного вина,
Немного солнечного мая –
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна...