Влияние образов прошлого на современную региональную политическую культуру презентация

национальная политическая культура
2.Функции образов прошлого в политической культуре
3. Русский традиционализм и политическая культура

Л.М. Млечин.

термин "образ прошлого" превратился в важнейшую категорию современной науки. Правда, он не относится к разряду рутинизированных и уже расхожих, а потому практически не обсуждаемых понятий. Строго говоря, само словосочетание "образ прошлого" — это тавтология.
Прошлое — не прошедшее, утраченное навсегда, но то, что человечество изучает, пытается восстановить, воспоминаниями о чем себя окружает, — и есть образ, репрезентация ушедшего, не воспроизводимого во всей своей полноте в настоящем. О. Шпенглер, один из самых профессиональных и признанных творцов образов прошлого, писал: "История — это образ, при помощи которого воображение человека стремится почерпнуть понимание живого бытия мира по отношению к собственной жизни и таким способом придать ей углубленную действительность".
Создавая для себя прошлое, каждое новое поколение включается в непрерывный процесс репрезентаций, что-то прибавляет (и неизбежно теряет) в своих знаниях о былом. В самом общем виде дискурс настоящего о прошлом соотносится с самим прошлым по принципу "образного моделирования". Образ прошлого вовсе не является чем-то исключительно субъективным, психологическим, воображаемым. Это искусственный "продукт" реконструкции, осмысления, моделирования прошлого, принадлежащий пространству культуры,в том числе и региональной.

посредника между прошлым и настоящим, агента влияния настоящего в пространстве прошедшего и прошлого в настоящему. Это сложное — многослойное, многозначное — понятие. Если воспользоваться естественнонаучной терминологией, его можно обозначить как поливалентное: оно предполагает наличие и определенное сочетание разных содержаний, разных сущностей.
Это явление не сводимо к мифологическим схемам прошлого и не есть аналог его фальсификаций — то есть речь идет не о мнимом или исключительно вымышленном прошлом. Каркас конструкции (интеллектуальной и материальной одновременно) образуют свидетельства и факты — результат реконструкции прошлого.
Однако определяющую смысловую нагрузку несут интерпретации (роль интерпретатора подчеркнуто активна, пристрастна), а также информационная "упаковка": способы, формы, средства ретрансляции и продвижения (в их числе — коммуникативные каналы) к массовому пользователю.
Поэтому конструирование образов прошлого неизбежно связано с модернизацией прошлого, смешением времен, искусственным искажением "того, что было на самом деле"; трансплантацией понятий, языка настоящего в прошлое; сознательной игрой в прошлое и с прошлым. В данном случае мы имеем дело не с линейным построением, а с мозаичным "выкладыванием", собиранием прошлого.

силой, синтезировавшее и растворившее в нем прошлое и будущее, в полной мере осознало свою оторванность от прошедшего. А потому воспринимает его именно как образ, пытаясь при этом "схватить" и "присвоить" его живое содержание, подпитать им себя. Сейчас особое значение приобрела работа по конструированию прошлого; обеспечению мира, с невиданной ранее скоростью несущегося в неизвестность, производными от него моделями прошлого. Современность в полной мере осознала и тем самым увеличила образность прошлого, его функциональность, инструментализм коммуникации "прошлое — настоящее".
Социальный статус образов прошлого определяется их встроенностью в настоящее, степенью "полезности" ему. Образ прошлого оживает, начинает "работать" в контексте определенного дискурса настоящего (в том числе эстетического, интеллектуального). Социальное значение и социальная природа образов прошлого со всей очевидностью проявляются — и активнее всего эксплуатируются — в той деятельности, которую принято называть "политикой памяти". Это — процесс сознательного управления образами прошлого, преследующий определенные цели и предполагающий определенные результаты. Здесь, в информационно-символической сфере, действуют конкретные интересы различных социальных сил, реализуются культурное и политическое соперничество, властные отношения. Прошлое обращается в тот символический ресурс, за обладание и управление которым борются элиты.

утвердились во мнении: общественность — не пассивные реципиенты, потребители символов или просто "материальные существа", но "еще и производители символов (и ритуалов) и их пользователи". Это конкретизирует и усложняет характер социальных коммуникаций, в которых формируются образы прошлого, и позволяет понять, как — и почему именно так — ведут себя образы прошлого в социальной среде.
Они существуют там как самостоятельные "организмы", часто отклоняясь от заданной им изначально схемы. В них могут проявиться и даже доминировать какие-то периферийные или скрытые черты, придающие им иной (возможно, и принципиально новый) смысл. Или в пространстве прошлого вдруг начинают "работать" второстепенные образы (сюжеты, персонажи, истории), меняя установившуюся диспозицию.
В конечном счете, оживает и влияет на жизнь, на установки и ориентации, корректируя человеческое поведение, то, что соответствует общественным запросам, потребностям, состоянию, традициям социума.
Любое прошлое может совершенно неожиданно пригодиться, вдруг вырваться на "первые рубежи", определяя собою всю актуальную конструкцию памяти. Так, «Национализм Бандеры» на Украине, «Лесных братьев» в Прибалтике приобрел свою нынешнюю значимость только в начале 1990-х годов. После распада СССР.

образы прошлого в пространстве политической культуры.
Ее, прежде всего, можно описать в психологической перспективе. Любая культура по сути своей невротична; в ее природе заложено стремление к изживанию своих травм. Согласно психоаналитическим концепциям, невротики достигают адекватного самосознания, если их вынуждают переживать — вспоминая, выговариваясь — свои травмы. Производя и перерабатывая образы прошлого, общество освобождается от прошлого как такового, то есть от тех травм, которые его мучают.
Образы прошлого выполняют функцию социальной защиты и адаптации, представляя собой своеобразные защитно-компенсаторные механизмы. Конфликты и примирения с прошлым предотвращают или помогают переживать конфликты, травмы, социальные сломы в настоящем. Обращение к прошлому, "работа памяти" — это и своего рода социокультурная компенсация (человеком и человеческим коллективом) травмирующего воздействия повседневности. Смириться с настоящим (и усмирить его — хотя бы в воображении) помогает прошлое.
 

обеспечивающие ее устойчивость, поддерживающие целостность. Образы прошлого участвуют в интегративных, идентификационных социальных процессах. Эта их функция в рамках политической культуры столь же важна, как адаптивная. "Воспоминания об исторических катастрофах привязаны не к объективным историческим фактам, а к конкретным идентичностям",— указывает Х. Вельцер. Действительно, коллективное единство ("мы") имеет и негативные, и позитивные составляющие, обнаруживающие себя в прошлом и осмысляемые через него. Проблематика образов прошлого актуализирует понимание категорий "идентичность" и "общность" в коммуникативном смысле - как продуктов символического социального взаимодействиях. Управление образами прошлого, "работа памяти" есть инструмент установления социальных связей, определяющих чувство "ассоциации", потребность в принадлежности. Поэтому концепты "память", "коллективная память" не являются чем-то метафизическим и абстрактным. Эти символические "проекты", участвуя в процессах конструирования, артикуляции и мобилизации идентичностей, попадают в пространство политики.
Видимо, человеческая потребность в ощущении принадлежности к некоему "мы" так же неизбывна, как потребность в защите, как формы коллективной жизни. В моменты опасности, угрожающей индивидуальному и коллективному существованию, в ситуации острого социального дискомфорта она только возрастает.

совокупность представлений о прошлом, которая в данном обществе, в данный исторический момент становится доминирующей и образует нечто вроде разделяемого большинством "здравого смысла". Понимаемая в таком значении, память предстает как один из источников национальной идентичности, то есть того чувства причастности к определенному сообществу, которое, как раз благодаря характерным для него общим местам и мифам, узнает себя в общем прошлом и, следовательно, общем настоящем». То есть речь идет о категории макросоциального масштаба, посредством которой конкретизируется "концепция общества" (термин Ш. Эйнзенштадта), ее общие мировоззренческие основания. Это целостная смысловая система, в потенциале стремящаяся охватить весь социум. В процессе ее представления оказываются задействованы соответствующие (общесоциальные) средства ретрансляции.
Авторитетное прошлое синтезирует в себе образы, по поводу которых в обществе может сложиться консенсус: те, что в состоянии обеспечить согласие, поддержать способность к коммуникации (пусть и символической) даже групп (или культурных подсистем), не принимающих друг друга, находящихся в состоянии скрытого или явного конфликта. Поэтому играет роль своего рода "маркера" принадлежности к общему "мы" и, следовательно, служит размежеванию, обозначению границ, которые "отделяют данный коллектив от других", определяют "присущие ему типы культурных отношений как внутри, так и вовне его геополитического местопребывания" .

ценностное обоснование "мы-образа" и как бы производная от "первообраза" базового социального коллектива. В нем проявляются ценностные доминанты, составляющие "идеальный план" политической культуры.
Такое "правильное" или "авторитетное" прошлое, апеллирующее к общезначимым ценностям, "предрассудкам", мифам, задает рамки политического консенсуса, соотносится с системой норм (предписаний, запретов) данного общества. Именно на базе этого прошлого происходит социализация. Поэтому оно подлежит и подвергается символизации, мифологизации. От такого прошлого — в процессе управления им — добиваются предельной коммуницируемости, высокой "энергоемкости" (способности привлекать, вовлекать, заряжать — иначе говоря, влиять, удерживать в зоне своего притяжения). Степень его инструментализации изначально очень высока. Формирование и продвижение "авторитетного", "консенсуального" прошлого обязательно связано с деятельностью политических элит.
Такое прошлое становится одним из оснований легитимации власти. Посредством общего прошлого элиты выражают приверженность неким единым стандартам. Все это позволяет утверждать: "авторитетное" прошлое дает возможность судить о типе национальной политической культуры.

нагрузку. В них (в их наборе, соотношении, наполнении, взаимодействии) отражаются те трансформации, которые происходят в обществе. В то же время они нагнетают (или тормозят) изменения, то есть задают вектор и сценарий трансформаций. При этом соответствующие образы прошлого обеспечивают разные варианты транс- формаций: они указывают на тот набор социальных моделей, адресующихся к различным вариациям ценностных ориентаций, в рамках которого осуществляется общественный выбор. Избавляясь от одних образов прошлого, общество указывает на то, каким оно не хочет (и/или неспособно) быть. Образы, присутствующие в публичной сфере, свидетельствуют о том, с чем в данный момент общество стремится (и/или способно) себя ассоциировать.
Сделанный выбор, характер отметенных альтернатив, способ обретения стабильности, преодоления кризиса ориентаций многое говорят об обновляющемся обществе. И здесь существенную роль играет прошлое, обеспечивающее эти процессы. Конструирование, как и разрушение, сообществ, поиск ими новых идентификационных оснований требуют обращения к информационно-символическому, запускают механизмы памяти. Социальное значение прошлого в периоды преобразований существенно возрастает. Обращение к нему становится способом адаптации к переменам, компенсацией за их "безумную скорость", непредсказуемость настоящего.

«Постижение смысла новой реальности»;
3-й вид понимания: «Загляни за горизонт – выбор целей»;
4-й вид понимания: «Будущее не то, что идет к нам, а то, к чему идем мы – выбор действий»

Новая реальность

понятие: кажется, что с ним связаны все проблемы настоящего, что настоящее перенасыщено традициями. Самый расхожий образ русского человека — традиционалист. Понятие "традиция" наделяется в основном негативными смыслами — как то, что препятствует нормальному развитию. Поэтому в русском сознании сложилась жесткая оппозиция: "традиция" — "современность".
Здесь, действительно, передаются "социобиологические рефлексы защиты от мира" — и очень мало осмысленного, критически "проработанного" прошлого; памяти как законного достояния самостоятельных, активных групп; институционализированного опыта, обеспечивающего устойчивость и преемственность формально-процессуальной стороны жизни. Поэтому прошлое ощущается как груз, от которого хотят избавиться; не желают хранить, боясь обнаружить в нем постоянно возвращающиеся, неразрешимые проблемы.
Особенности русского "традиционализма" фиксируются и проблематизируются в рамках политической культуры. Здесь мало значимы "осознанные воспоминания" "и историзированное прошлое", но чрезвычайно велика роль проектного начала, "социальной инженерии". У нас развитие происходит не через спор ("полемику") с традицией, что предполагает ее знание, сохранение, осознание исторического наследия как ценности, а путем "разборки с традицией, ее дематериализации.