Narratiivizm презентация

внешними атрибутами наррации существуют более абстрактные и глубинные системы,
имплицитные значения, управляющие производством и пониманием этого рода дискурса.

Проппа, К. Леви- Стросса уже отмечалось существование универсальных нарративных форм.
Существование «жанров» и «типов» подтверждается выделением литературных форм, исторических повествований или видов религиозного дискурса.

так, не следует, что это так и есть
Л. Витгенштейн[

повествований
исследователь А. Данто утверждает, что «повествование уже по своему характеру представляет собой некоторую форму объяснения

воспринимаются равно скептически.

науке и образовании становится способом критики и преодоления традиционных представлений о научной теории и рациональности,
переосмысления конститутивных, типов реальности: исторической, психологической, педагогической, образовательной, художественной.

учет
лингвистических, культурных,
ситуационных ограничений,
допущение определенного типа языка

обретает некую нарративность (повествовательность):
«ветер, и вьюга, и сырость, и холод и злые гудящие машины совершенно не раздражают,
даже наоборот;
и вечер кажется не таким уж скверным.» 

бы художественность,
ушла бы созерцательность,
ушла бы музыкальность,
наступила бы раздраженность тела, которому очень мало надо, чтобы заныть. 
Поэтому я всегда стараюсь быть с другой, неактивной стороны стекла.  Кому-то покажется все это ненастоящим, напускным..
Но я уже давно не ищу подлинности, меня гораздо больше привлекает неспешность…»

речи и формы ее распада в историческом горизонте сократовского диалога и истоков платоновской диалектики.
Гадамер отмечает, что именно диалогический логос Платона нацелен на формулирование и выделение триады фундаментальных ценностей, задающих нормативный контекст жизни человека в обществе и обладающих абсолютным значением: что есть прекрасное, справедливое, благое.
Х.-Г. Гадамер подчеркивает, что из «структуры говорения, как взаимопонимания относительно сути дела

образования.

В поздних диалогах Платона сама форма диалога подводит к констатации его ведущим некоего знания и уверенности, что в освоении вещи он продвигается в сопровождении другого.
«Речь идет не о таком знании, которым обладают лишь «мудрецы», а о том, на которое может претендовать каждый.  
Если традиционное воспитание ограничивалось передачей навыков умений, то система образования была непосредственно связана с формированием способностей самостоятельного суждения, оценки, принятия личного решения, личной ответственности, то есть со способностью мышления.

теориями.
Изменения в науке связаны с двумя функциями — исследованием и передачей информации и знания.
Тенденция существенной экстериоризации знания относительного знающего становятся знаковыми моментами перспективы развития науки.
Повествование все чаще осмысливается как особый способ познания.
Присутствие нарративных структур, техник и методик в истории, философии, науке и образовании оценивается как проявление специфической познавательной установки, воплотившей в себе такие черты, как последовательность, связность, убедительность, целостность, законченность и внимание к передаче, распространению результатов исследования.

образовании оценивается как проявление познавательной установки, воплотившей в себе такие черты:
как последовательность,
связность,
убедительность,
целостность,
законченность,
внимание к передаче,
распространению результатов исследования.

есть прежде всего «эпистемический эквивалент» оценки истинности или ложности.

в когнитивных методиках, воплощающих в себе условности повествования или нарративные конвенции, традиционные понятия «истинности» или «ложности» не играют в целом никакой роли.
стратегическое использование нарратива и «риторических тактик» не могут быть отменены в условиях изменения социокультурной функции и роли науки.

вероятность событий повышается, если о нем потом будет интересно рассказывать.

нарративность. 5. Терминологическая строгость. 6. Процедурность. 7. Гуманистичность. 8. Смелость.

понятий начиная от Платона и Аристотеля, и далее до философов эпохи Просвещения.
ФТГ должна опираться на еще не реализованное, но оптимистически-вероятное будущее, оттуда брать и категории, и понятия.
Для этого следует разработать новую и при этом простую, понятную «без словаря» терминологию, которая не несла бы на себе груз заблуждений и суеверий, накопленных за 2500 лет

рациональна.
Следует предусмотреть фильтры, отсекающие априорные директивы и идеологемы, выдаваемые за логические рассуждения или за самоочевидные истины (классическая философия переполнена псевдо-логичным словесным мусором).

измерениями, поэтому она должна обеспечивать одинаково критическое отношение как к новым и необычным, так и к старым, привычным суждениям.

с использованием повседневной, а не специальной лексики.
необходимо разработать особый арсенал методических приемов для описания науки на естественном языке.

«транс-» и «пост-» человеке, «синтетическом бессмертии», «технологической сингулярности», «сверхразуме» и «разумной материи»,
нужно строго определять, что под этими терминами понимается - так, чтобы беспочвенные фэнтезийные или идеологические спекуляции не стали возможны на этом субстрате.

и в общих чертах траекторию, по которой этот феномен возникает из современного состояния науки, техники и общества.
Описание феномена должно включать приблизительную процедуру его появления в реальности.
ФТГ не занимается недостижимыми умозрительными идеалами, ее предмет – те состояния, которые достигаются предсказуемым образом

с позиции человека, начиная разговор с того, что именно и как именно эти достижения изменят в его существовании, самоощущении и личных возможностях.

и должном.
Нарравативность не должна проявлять пиетет перед «вечными ценностями».
Не следует опасаться того, что аудитория будет шокирована зрелищем сноса этих ветхих строений.
известно: нельзя сделать яичницу, не разбив яиц.

совокупность ситуаций, персонажей и действий, содержащихся так или иначе в повествовательном произведении <...> поддающаяся бесконечному пространственному расширению, бесконечному временному прослеживанию в прошлое, бесконечному расчленению внутрь и подвергающаяся бесконечной конкретизации” (с. 158).
Это “безграничный, абсолютно непрерывный континуум событий” (с. 162).

как теоретическими замечаниями, так и, можно
в сборнике “Мифы — эмблемы — приметы” (1986), который недавно появился в русском переводе
Любопытно, что в последней из этих статей, добавленной к сборнику уже после его первого итальянского издания (“Микроистория: две-три вещи, которые я о ней знаю”, 1994), содержится жесткая критика Ф. Анкерсмита — правда, не “Нарративной логики” (1983), а другой, также более поздней и более радикально постмодернистской его работы.
Какую же альтернативу предлагает К. Гинзбург утверждаемой Ф. Анкерсмитом фрагментарности и относительности исторического знания?

индивидуальных фактов и на уровне собственно “повествовательной” аллегорической интерпретации их.
Индивидуально-фактическая ненадежность старинного “рассказа”, опиравшегося на трудно проверяемые сведения, предания, слухи и т.д., компенсировалась, по Беньямину, его смысловой продуктивностью;
современная же нарративная информация, которая в некоторых случаях может проходить через довольно строгие процедуры проверки, сопоставления фактов и оценки источников, рискует в итоге оказаться бессмысленной — мгновенно потребляемым и тут же забываемым продуктом одноразового употребления.

как нашим мировоззрением, мыслями,
чувствами, решениями и поступками,
порождается в результате, так сказать, наложения нами некоторого определенного порядка на калейдоскоп и фантасмагорическое многообразие мироздания;
она не является результатом постижения какого-то «действительного» мира,
сама конструирует совершенно определенный мир
(один из миров).
П. Вацлавик

формируются:

Знаниями и историями, которые были созданы сообществами людей, и привлекаются этими людьми для осмысления и описания их опыта.
Определенными практиками Я и отношений, в которых способы жизни связываются с этими знаниями и историями.
Нарративная терапия помогает людям разрешить их проблемы:
Позволяя им отделить их жизнь и отношения от тех знаний и историй, которые, по их мнению, уже себя исчерпали;
Помогая им бросить вызов тем способам жизни, которые они воспринимают как доминирующие, подчиняющие,
Поощряя людей переписать их истории жизни в соответствии с альтернативными, предпочитаемыми (самими людьми) историями их идентичности, и в соответствии с предпочтительными (для самих людей) способами жизни.

и отношения от тех знаний и историй, которые, по их мнению, уже себя исчерпали;
Помогая им бросить вызов тем способам жизни, которые они воспринимают как доминирующие, подчиняющие,
Поощряя людей переписать их истории жизни в соответствии с альтернативными, предпочитаемыми (самими людьми) историями их идентичности, и в соответствии с предпочтительными (для самих людей) способами жизни.

во всем этом многообразии историй доминирует в данный момент.
В каждый момент нашей жизни, каждым своим жизненным актом, мы осуществляем взаимодействие между нашими доминирующими и альтернативными историями, вновь и вновь придавая смысл нашему опыту

событий, чем те которые он отбирает для своих историй. То, какие из вновь поступающих событий будут включаться в истории, определяется уже сконструированными доминирующими историями данного человека.

Например, кто-то может иметь доминирующую историю о том, что он альтруист. Эта история сложилась из множества эпизодов его прошлого, где он вел себя, чувствовал и думал в соответствии с принятым в его обществе и разделяемым им описанием альтруистического поведения и установки.
Он мог перевести старушку через дорогу, помочь отстающему ученику в классе, испытывать сострадание к убитому таракану, присоединиться к движению в защиту редких видов животных и пр. Каждый такой поступок, или событие делало его историю о том, что он альтруист, более насыщенной и плотной

их взаимосвязанными и объяснимыми, то есть осмысленными.
Нарратив подобен нити, сплетающей разнообразные, разбросанные во времени и пространстве события в историю.
Все мы состоим из множества историй: о том, кем мы являемся и кем не являемся, то есть она наших "Я", о наших способностях и достижениях, о неудачах и поражениях, об интересах и намерениях, о работе и карьере, об отношениях и связях, о поступках, желаниях, планах и т.д.
Какими именно будут эти истории, зависит от того, на какие события мы обратили внимание, как связали их между собой и какой смысл им придали.

– семьи, друзей, коллег, транслирующих культуру средств массовой информации и текстов – человек узнает, какой смысл следует приписать тому или иному событию, а также насколько это событие и этот смысл одобряемы и рекомендуемы.
То есть доминирующие нарративы нашей жизни, доминирующие нарративы всех сообществ, в которые мы включены, и доминирующие нарративы нашей культуры – все находятся в тесной взаимосвязи.
Личная история "Я - альтруист", связана, например, с

что он альтруист, пойдет его спасать и спокойно впишет этот эпизод в свою доминирующую историю.
Более того, такой человек даже будет искать ситуаций, в которых сможет проявиться как альтруист.
Так же, как человек, в чьей истории говорится, что он склонен к семейной жизни, будет искать ситуаций, которые постепенно приведут его к созданию семьи.

историй, и одни и те же события в зависимости от приписываемых им смыслов и характеров связей могут сложиться в разные нарративы.
Любая история не лишена некоторой степени неопределенности и противоречивости. И ни одна история не может вместить все жизненные обстоятельства.

история его жизни, или просто его жизнь, всегда состоит из множества более мелких существующих одновременно и взаимосвязанных историй – о его прошлом, настоящем и будущем, о нем как члене различных сообществ, о его семье, его культуре и обществе.
каждое новое событие будет проинтерпретировано в соответствии с тем смыслом, который во всем этом многообразии историй доминирует в данный момент.
В этом смысле в каждый момент нашей жизни, каждым своим жизненным актом, мы осуществляем взаимодействие между нашими доминирующими и альтернативными историями, вновь и вновь придавая смысл нашему опыту

и/или культурные) не позволяют им прожить свои собственные предпочтительные нарративы, или когда человек активно участвует в воплощении историй, которые он находит бесполезными, или когда, как в случае с мафиози, человек больше не может найти ресурсов для поддержания выбранной им истории, новые события интерпретируются им таким образом, что это угрожает старому предпочитаемому нарративу, а зарождающийся новый ему совсем не по душе.

люди видятся как эксперты в собственных жизнях, а профессиональная позиция предполагает уважительное, не обвиняющее и заинтересованное отношение к любым человеческим историям.
проблемы рассматриваются как отделенные от людей, и предполагается, что люди достаточно компетентны и дееспособны и обладают большим количеством способностей, умений и компетенций, которые могут помочь им изменить неудовлетворительные отношения с проблемой.

искреннее желание задавать вопросы, на которые он действительно не знает ответа, а, следовательно, готов услышать и принять любой.
Терапевтическая беседа может принять любое направление, всегда существует множество возможных путей (нет какого-то одного "правильного" хода беседы известного терапевту как эксперту).
Человек, консультирующийся у терапевта, играет существенную роль в определении хода терапевтического процесса.

эпистемология: передачи знания посредством речи // Вопросы философии, 1992, №9. С. 49-60.
Гадамер Х.-Г. Диалектическая этика Платона. Феноменологическая интерпретация «Филеба». СПб.: Изд. Санкт-Петербургского философского общества, 2000. 256 с.
Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. СПб.: Алетейя, 1998. 160 с.
http://anthropology.ru/ru/texts/karabaeva/educinnov_11.html