Воображение и желание. Травмы на ярмарках сублимации презентация

ответственное преподавание гуманитарных наук, нацеленное на ненасильственную реорганизацию желаний студента
насильственная реорганизация желания – это принуждение всех видов, которое начинает восприниматься как воля самого принуждаемого.

с абстрактным врагом — терроризмом. Определения из правительственных справочников или документов ООН мало что разъясняют. Война — это лишь часть алиби, которое придумывает себе очередной империализм: цивилизующая миссия, доведенная до крайности, как оно и должно быть.

другого — необходимая, невозможная и бесконечная задача, — все наши политико-правовые расчеты не увенчаются успехом
Я понимаю этику (и позиция моя производна) как разрыв эпистемологии, которая пытается сконструировать другого как объект познания. Эпистемологические конструкции принадлежат сфере закона, который стремится как можно полнее познать другого, его или ее, для того чтобы карать или миловать в соответствии с рациональными доводами; при этом параметры рациональности определяются пределами самого закона. Этика вторгается в эту схему, заставляя слушать другого как себя — не карая и не милуя.

будь то судебные решения в отношении отдельных индивидов или военные и экономические меры в отношении государств и сообществ, равно как военные и экономические вознаграждения вроде приглашения в союзники или вступления во Всемирную торговую организацию, — не приведет ни к длительным переменам, ни к эпистемологическому сдвигу, даже самому малому. Нам необходимо обратить внимание на ту этику, которая определяет основы нашего внимания. Именно с этим связана публичная ответственность гуманитарного знания.
Вместо этого «Война с терроризмом» породила мощный всплеск национализма, подкрепленного актом Патриотическим актом Конгресса.

терроризма

Надуманное тысячелетнее противостояние обсуждалось теми молодыми людьми, которые пошли в атаку и которые теперь лежат забытыми среди агрессивно поминаемых двух тысяч восьмисот. Хотя здравый смысл мог бы подсказать нам, что, приступив к реализации своего плана, они попали в плен своей мечты, а воображаемое тысячелетнее противостояние оказалось на глубине самых глубинных причин.

самолеты были живыми бомбами — это целенаправленное самоуничтожение, конфронтация с самим собой — ситуация крайнего аутоэротизма, убийство себя как другого в ходе убийства других. Когда восприятие себя становится неотличимым от восприятия объекта, способного на разрушение, то уничтожение других неотличимо от уничтожения себя. Страшно здесь то, что разрушение «королевского храма» может представляться такой трансцендентальной задачей, что человеческая жизнь превращается в ничто — и чужая, и своя.
Сопротивление через суицид — это послание, вписанное в тело, когда все другие средства уже бессильны. Это одновременно и казнь, и траур — по себе и по другим.

уровня своего рода языковой компетентности; легче всего это достигается, когда отпадает потребность в мобилизации, а не когда толерантность оказывается приватизирована определенным классом.
Другими словами, совершенно ясно, что две части механизма, завещанные нам европейской мыслью XIX века, — отделение церкви от государства и отделение частной сферы от публичной — слишком нагружены специфически расовым, классовым и, конечно же, половым содержанием, чтобы представлять мир справедливости. Приватизация трансцендентального дополняет картину.

движение — это не более чем антоним слову война, которое обозначает узаконенное насилие государства
На политической арене террор как общественное действие и террор (страх) как эмоция сходятся вместе, чтобы стать предлогом для коллективных психологических спекуляций. Социальному движению публично приписывают психологическую идентичность. Другими словами, объявление террора гражданским и естественным действием дает логическое обоснование для психологической диагностики, этой самой пагубной составляющей расизма.

С одной стороны, террористы терроризируют сообщества людей, заполняя их жизнь повседневным страхом. Одновременно террорист превращается в фигуру, бесчувственную по отношению к террору, не способную ощутить ужаса, фигуру, которая в ходе этой трансформации превращается в нечто отличное от нас самих.
Когда солдаты не боятся умереть, они — бесстрашны. Когда террористы не боятся умереть, они — трусы. Солдат убивает или должен убивать — определенных людей. Террорист убивает или может убить — просто людей.

за тех, кто считается нашими врагами», потому что «человеческому духу трудно сопротивляться безразличию собственного конформистского мышления, которое разъедает нас изнутри и извне». «Что они думают о нас? — вопрошал доктор Кинг. — Об этом стоит помнить, когда мы спрашиваем, почему они не горят желанием пойти на переговоры с нами».